І до віків благенька приналежність переростає в сяйво голубе. Прямим проломом пам'яті в безмежність уже аж звідти згадуєш себе (с)
Від riweth
Анархист Матюкайленко и политика
— Продавщица Люба и санитарка Маша наваляли вчера душегубу Харитону, — задумчиво сказал анархист Матюкайленко и помешал в котелке ложкой. Над Переплюйкой орали жабы, высыпали редкие звезды и носилась тучами ошалелая мошкара.
— Да не может быть! – возмутился папа рептилоида. – Хрупкие женщины, прекрасный пол, и такой ужас, как же так!
Он поправил очки, массивные, в роговой оправе, и сыграл пару аккордов на флейте.
— Да он у Любы курицу украл, и так, что сразу попался, губошлеп. А Маша пришла за гигиенической помадой, и началось, — сообщил анархист. – Такая жизнь у нас, защищаем мирное население.
— Воровство, убийство, — прошептал папа рептилоида и снова сыграл пару аккордов, томительных и щемящих, как плохо смазанная дверь в районной филармонии, — мой сын собирает пулемет – а ведь он такой талантливый мальчик. До чего мы докатились.
Рептилоид отвлекся от пулемета и показал папе кулак.
— Друже, почитай отца и мать, — назидательно сказал анархист Матюкайленко. – Кофе хотите? Да что там говорить, этому душегубу, например, меня заказали – за ситро и кильку в томате.
— Я вас умоляю, — голос папы рептилоида дрогнул, очки сползли набекрень, — я вас умоляю, — папа рептилоида встал, сшибив с бревна кружку с крепким кофе. – Только давайте не будем говорить о политике!
— Сссс, — сказал рептилоид и из синего сделался фиолетовым.
Анархист Матюкайленко и политика
— Продавщица Люба и санитарка Маша наваляли вчера душегубу Харитону, — задумчиво сказал анархист Матюкайленко и помешал в котелке ложкой. Над Переплюйкой орали жабы, высыпали редкие звезды и носилась тучами ошалелая мошкара.
— Да не может быть! – возмутился папа рептилоида. – Хрупкие женщины, прекрасный пол, и такой ужас, как же так!
Он поправил очки, массивные, в роговой оправе, и сыграл пару аккордов на флейте.
— Да он у Любы курицу украл, и так, что сразу попался, губошлеп. А Маша пришла за гигиенической помадой, и началось, — сообщил анархист. – Такая жизнь у нас, защищаем мирное население.
— Воровство, убийство, — прошептал папа рептилоида и снова сыграл пару аккордов, томительных и щемящих, как плохо смазанная дверь в районной филармонии, — мой сын собирает пулемет – а ведь он такой талантливый мальчик. До чего мы докатились.
Рептилоид отвлекся от пулемета и показал папе кулак.
— Друже, почитай отца и мать, — назидательно сказал анархист Матюкайленко. – Кофе хотите? Да что там говорить, этому душегубу, например, меня заказали – за ситро и кильку в томате.
— Я вас умоляю, — голос папы рептилоида дрогнул, очки сползли набекрень, — я вас умоляю, — папа рептилоида встал, сшибив с бревна кружку с крепким кофе. – Только давайте не будем говорить о политике!
— Сссс, — сказал рептилоид и из синего сделался фиолетовым.
