І до віків благенька приналежність переростає в сяйво голубе. Прямим проломом пам'яті в безмежність уже аж звідти згадуєш себе (с)
Жюль Руа
Штурман
читать дальше
"Когда штурман увидел, что земля надвигается, было слишком поздно."
Мені було шість років, коли я знайшов цю книжечку на горищі чергової "времянки", по яким ми кочували з батьками. На обкладинці тоненької брошурки падав донизу палаючий літак-бомбардувальник.
Оскільки читати я навчився дуже рано, то книжок про війну прочитав багато. Найбільше любив читати, ясна річ, про льотчиків. Пілоти були моїми фаворитами, особливо винищувачі.
А тому чергова "доросла" книжка про льотчиків була відразу привласнена і прочитана. Я перечитував її сотні разів, цілі сторінки знав напам'ять, багато чого не розумів. Потім книжечка загубилась при черговому переїзді.
Зараз я чомусь хочу мати її у себе. Я знайшов в інтернеті цю маленьку повість, яку колись малим називав "повістю про не таку війну".
Війна, котру описував Жюль Руа, була позбавлена ідеологічної тріскотні, його пілоти не виголошували тріскучих промов про зненависть до фашизму, або про любов до вітчизни.Це були глибоко, смертельно втомлені люди - радянські льотчики з прочитаних мною книжок ніколи не втомлювались і не панікували - люди, котрі щоночі сідали в свої бомбардувальники, щоб скинути бомби на ворога, котрого навіть не бачили.
Ріпо, штурман такого бомбардувальника, трохи не загинув - його літак вже при посадці зіткнувся з іншим бомбардувальником. Вистрибнути з парашутом вдалося тільки штурману - за правилами той, хто сидить крайнім, стрибає першим.
Інші вистрибнути не встигли.
Ріпо приземляється на полі, неподалік сільського будиночка. Господиня дає йому притулок. Це мила, добра англійка - уособлення всього того, що Ріпо зоставив у Франції і перш за все - спокою.
Подальша історія є короткою і сумною. Не встиг Ріпо оговтатись від стресу (от же кляті буржуїни, радянським льотчикам стресу не належало) як його призначають на заміну до екіпажу погано навченого пілота-невдахи. Ріпо летіти відмовляється (замість трибуналу на нього очікує догана комескадрильї). Літак невдахи на базу не повертається, і Ріпо у нападі навіть не розкаяння, а спроби щось довести самому собі (ні, не те, що він не боягуз - а те, що він не зламався) іде штурманом до льотчика, котрий від нервування під час зльоту майже не бачить злітної смуги.
Кінець, ясна річ, сумний. З допомогою штурмана пілот долає свою нервову "сліпоту" для того, щоб загинути з усім екіпажем над палаючим Вюрцбургом.
"Но где-то в глубине души штурман сохранял какуюто безрассудную надежду. Крыльевые баки опустели, и видно было, как погас огонь над ними. Пока пилот борется, сдаваться нельзя. Теперь самолет заносило вбок и пламя лизало фюзеляж. Штурман ухватился за сиденье пилота; рядом стоял бортмеханик, который тоже не захотел прыгать и, включив ручной огнетушитель, поливал кабину слабой бледной пеной. От резких движений маска пилота отстегнулась и болталась, открыв красивое лицо, искаженное отчаянием; в дико пляшущих отсветах пламени видно было, как по лицу ручьями струился пот. «Какой же я идиот! — подумал штурман. — Ведь в этих балетах всегда ктото пляшет. На сей раз наша очередь...» Но это было варварское представление, и если танцоров, выхваченных из мрака лучами прожекторов, пронзал насквозь длинный королевский меч смерти, они больше не возвращались за кулисы. Для пилота тоже сейчас разрешатся так или иначе все мировые загадки, и самая важная из них; но оттуда, где он находился, он был уже бессилен кому либо помочь: ни штурману, ни жене, которую так любил, что не представлял себе жизни без нее.
— Послушай! — снова закричал пилот. — Это не моя вина.
Штурман кивнул. И вдруг крыло оторвалось, унеслось к звездам и беспомощный самолет опрокинулся. "
На цьому місці у мене завжди починалась депресуха, і я поспіхом перекидав дві останні сторінки, де друг Ріпо на прізвисько "Адмірал" даремно очікує повернення приятеля з польоту.
"Штурман" - моя перша книга про живих людей на війні. Людей, котрі втомлися ризикувати і з нетерпінням очікують перемир'я, хоча б перемир'я, слово "перемога" у книзі не прозвучало жодного разу. Котрі називають ворога не "кляті фашисти", а "парни с той стороны", а Кельн, на який скидають смертоносний вантаж, "городом-мучеником"
І лише дорослим я зрозумів, що мене вразило найбільше - відсутність зненависті до ворога. Війна у виконанні Жюля Руа - це жахлива смертоносна помилка людства без поділу його на на народи та ідеології. Пілотів веде любов, та любов, котра сильніша за смерть і зненависть. Любов до того, що вони захищають, щоночі вилітаючи на загибель - до ковтка гіркого чаю, до випадково зустрінутої жінки котра стала уособленням спокою, до друзів, до близьких, котрі зосталися у Франції...
"Эта война не была похожа ни на одну из войн, что они пережили на своем веку. Убивали, не видя убитых, и всякий раз нужно было приложить немало усилий, чтобы поверить, что ты действительно сбрасываешь бомбы, а не имитируешь бомбовой удар на учениях. И если тебя убивали, ты понятия не имел, кто держал тебя в сетке прицела неведомого истребителя-охотника или в перекрестье неизвестной зенитки. Случалось, что твой же товарищ устремлялся на тебя в кромешной тьме, ты не успевал избежать удара и смерть накрывала вас обоих. А штурман так вовсе никогда не прикасался к оружию. Для него война состояла в том, чтобы определять курс, рассчитывать расстояния и время, устанавливать по звездам местоположение самолета — и делать все это в соседстве со смертоносным грузом, который в любую минуту мог взорваться. Порой при мысли об этом сердце вдруг замирало; потом он пожимал плечами. Не будь он штурманом — его послали бы еще куда нибудь. Откажись он сражаться — его расстреляли бы. Если бы он попытался уклониться от участия в этом вселенском побоище, его повсюду преследовали бы, мучили. Лучше все же сражаться в рядах тех, кто хоть как-то отстаивает свободу, провозглашает уважение к человеческой совести. К тому же у штурмана не было выбора. Он никогда не смог бы сродниться ни с каким другим народом, кроме своего, а его народ страдал. Так он разрешил для себя этот вопрос. Не лучшим образом, он сознавал это. Но как еще было выпутаться?"
Моє маленьке бажання - роздобути на якомусь книжковому розвалі її паперовий варіант.
І ще один улюблений епізод - Ріпо прокладає курс.
"Штурман вынул из чехла секстант. На мгновение он заколебался. Какую звезду будет он визировать? Он любил Юпитер, сверкающий высоко в небе, точно маяк, но Юпитер — планета, и его блуждающая орбита требовала более сложных вычислений. Лучше на этот раз для удобства взять какуюнибудь звезду первой величины, которую легко поймать в голубой глазок секстанта, например Арктур, подвешенный к сверкающему ожерелью.
— Пилот, — сказалштурман, — курс. Визирую звезду.
— А, — отозвался пилот, — звезду... Сегодня нас балуют.
Обычно штурманы к звездам не прибегали. Они предпочитали обходиться без них. Конечно, зная, сколько световых лет вас разделяет, нетрудно вообразить, что звезды неподвижны и ты сам не движешься, но когда в полете проецируешь звездные углы на гринвичский меридиан, местоположение определяешь очень приблизительно, а ведь по курсу вас подстерегают истребители и зенитки. Так что визирование звезд было лишь вспомогательным средством и лирической передышкой, и штурман просто предоставлял в распоряжение Везера еще одну прямую, с которой тот мог делать, что ему угодно.
Штурман, точно звездочет, забрался под астрокупол, отыскал надежную точку опоры, поймал в видоискатель Арктур, похожий на дрожащую каплю росы, и включил секундомер. Не выпуская штурвала из рук и легонько касаясь носками педалей, пилот держал самолет, стараясь избежать в течение этих двух минут визирования малейшего крена.
— Отлично, — сказал штурман. — Я кончил. Он открыл бортовой журнал и бросил на стол Везеру записку: «Арктур, 43°35'».
Везер взял компас и начертил угол у себя на карте. Линия Арктура проходила недалеко от маршрута, и Везер, обернувшись, подмигнул штурману.
— Неплохо ты сработал, — сказал он. "
militera.lib.ru/prose/foreign/roy/index.html - книга лежить тут.
Штурман
читать дальше
"Когда штурман увидел, что земля надвигается, было слишком поздно."
Мені було шість років, коли я знайшов цю книжечку на горищі чергової "времянки", по яким ми кочували з батьками. На обкладинці тоненької брошурки падав донизу палаючий літак-бомбардувальник.
Оскільки читати я навчився дуже рано, то книжок про війну прочитав багато. Найбільше любив читати, ясна річ, про льотчиків. Пілоти були моїми фаворитами, особливо винищувачі.
А тому чергова "доросла" книжка про льотчиків була відразу привласнена і прочитана. Я перечитував її сотні разів, цілі сторінки знав напам'ять, багато чого не розумів. Потім книжечка загубилась при черговому переїзді.
Зараз я чомусь хочу мати її у себе. Я знайшов в інтернеті цю маленьку повість, яку колись малим називав "повістю про не таку війну".
Війна, котру описував Жюль Руа, була позбавлена ідеологічної тріскотні, його пілоти не виголошували тріскучих промов про зненависть до фашизму, або про любов до вітчизни.Це були глибоко, смертельно втомлені люди - радянські льотчики з прочитаних мною книжок ніколи не втомлювались і не панікували - люди, котрі щоночі сідали в свої бомбардувальники, щоб скинути бомби на ворога, котрого навіть не бачили.
Ріпо, штурман такого бомбардувальника, трохи не загинув - його літак вже при посадці зіткнувся з іншим бомбардувальником. Вистрибнути з парашутом вдалося тільки штурману - за правилами той, хто сидить крайнім, стрибає першим.
Інші вистрибнути не встигли.
Ріпо приземляється на полі, неподалік сільського будиночка. Господиня дає йому притулок. Це мила, добра англійка - уособлення всього того, що Ріпо зоставив у Франції і перш за все - спокою.
Подальша історія є короткою і сумною. Не встиг Ріпо оговтатись від стресу (от же кляті буржуїни, радянським льотчикам стресу не належало) як його призначають на заміну до екіпажу погано навченого пілота-невдахи. Ріпо летіти відмовляється (замість трибуналу на нього очікує догана комескадрильї). Літак невдахи на базу не повертається, і Ріпо у нападі навіть не розкаяння, а спроби щось довести самому собі (ні, не те, що він не боягуз - а те, що він не зламався) іде штурманом до льотчика, котрий від нервування під час зльоту майже не бачить злітної смуги.
Кінець, ясна річ, сумний. З допомогою штурмана пілот долає свою нервову "сліпоту" для того, щоб загинути з усім екіпажем над палаючим Вюрцбургом.
"Но где-то в глубине души штурман сохранял какуюто безрассудную надежду. Крыльевые баки опустели, и видно было, как погас огонь над ними. Пока пилот борется, сдаваться нельзя. Теперь самолет заносило вбок и пламя лизало фюзеляж. Штурман ухватился за сиденье пилота; рядом стоял бортмеханик, который тоже не захотел прыгать и, включив ручной огнетушитель, поливал кабину слабой бледной пеной. От резких движений маска пилота отстегнулась и болталась, открыв красивое лицо, искаженное отчаянием; в дико пляшущих отсветах пламени видно было, как по лицу ручьями струился пот. «Какой же я идиот! — подумал штурман. — Ведь в этих балетах всегда ктото пляшет. На сей раз наша очередь...» Но это было варварское представление, и если танцоров, выхваченных из мрака лучами прожекторов, пронзал насквозь длинный королевский меч смерти, они больше не возвращались за кулисы. Для пилота тоже сейчас разрешатся так или иначе все мировые загадки, и самая важная из них; но оттуда, где он находился, он был уже бессилен кому либо помочь: ни штурману, ни жене, которую так любил, что не представлял себе жизни без нее.
— Послушай! — снова закричал пилот. — Это не моя вина.
Штурман кивнул. И вдруг крыло оторвалось, унеслось к звездам и беспомощный самолет опрокинулся. "
На цьому місці у мене завжди починалась депресуха, і я поспіхом перекидав дві останні сторінки, де друг Ріпо на прізвисько "Адмірал" даремно очікує повернення приятеля з польоту.
"Штурман" - моя перша книга про живих людей на війні. Людей, котрі втомлися ризикувати і з нетерпінням очікують перемир'я, хоча б перемир'я, слово "перемога" у книзі не прозвучало жодного разу. Котрі називають ворога не "кляті фашисти", а "парни с той стороны", а Кельн, на який скидають смертоносний вантаж, "городом-мучеником"
І лише дорослим я зрозумів, що мене вразило найбільше - відсутність зненависті до ворога. Війна у виконанні Жюля Руа - це жахлива смертоносна помилка людства без поділу його на на народи та ідеології. Пілотів веде любов, та любов, котра сильніша за смерть і зненависть. Любов до того, що вони захищають, щоночі вилітаючи на загибель - до ковтка гіркого чаю, до випадково зустрінутої жінки котра стала уособленням спокою, до друзів, до близьких, котрі зосталися у Франції...
"Эта война не была похожа ни на одну из войн, что они пережили на своем веку. Убивали, не видя убитых, и всякий раз нужно было приложить немало усилий, чтобы поверить, что ты действительно сбрасываешь бомбы, а не имитируешь бомбовой удар на учениях. И если тебя убивали, ты понятия не имел, кто держал тебя в сетке прицела неведомого истребителя-охотника или в перекрестье неизвестной зенитки. Случалось, что твой же товарищ устремлялся на тебя в кромешной тьме, ты не успевал избежать удара и смерть накрывала вас обоих. А штурман так вовсе никогда не прикасался к оружию. Для него война состояла в том, чтобы определять курс, рассчитывать расстояния и время, устанавливать по звездам местоположение самолета — и делать все это в соседстве со смертоносным грузом, который в любую минуту мог взорваться. Порой при мысли об этом сердце вдруг замирало; потом он пожимал плечами. Не будь он штурманом — его послали бы еще куда нибудь. Откажись он сражаться — его расстреляли бы. Если бы он попытался уклониться от участия в этом вселенском побоище, его повсюду преследовали бы, мучили. Лучше все же сражаться в рядах тех, кто хоть как-то отстаивает свободу, провозглашает уважение к человеческой совести. К тому же у штурмана не было выбора. Он никогда не смог бы сродниться ни с каким другим народом, кроме своего, а его народ страдал. Так он разрешил для себя этот вопрос. Не лучшим образом, он сознавал это. Но как еще было выпутаться?"
Моє маленьке бажання - роздобути на якомусь книжковому розвалі її паперовий варіант.
І ще один улюблений епізод - Ріпо прокладає курс.
"Штурман вынул из чехла секстант. На мгновение он заколебался. Какую звезду будет он визировать? Он любил Юпитер, сверкающий высоко в небе, точно маяк, но Юпитер — планета, и его блуждающая орбита требовала более сложных вычислений. Лучше на этот раз для удобства взять какуюнибудь звезду первой величины, которую легко поймать в голубой глазок секстанта, например Арктур, подвешенный к сверкающему ожерелью.
— Пилот, — сказалштурман, — курс. Визирую звезду.
— А, — отозвался пилот, — звезду... Сегодня нас балуют.
Обычно штурманы к звездам не прибегали. Они предпочитали обходиться без них. Конечно, зная, сколько световых лет вас разделяет, нетрудно вообразить, что звезды неподвижны и ты сам не движешься, но когда в полете проецируешь звездные углы на гринвичский меридиан, местоположение определяешь очень приблизительно, а ведь по курсу вас подстерегают истребители и зенитки. Так что визирование звезд было лишь вспомогательным средством и лирической передышкой, и штурман просто предоставлял в распоряжение Везера еще одну прямую, с которой тот мог делать, что ему угодно.
Штурман, точно звездочет, забрался под астрокупол, отыскал надежную точку опоры, поймал в видоискатель Арктур, похожий на дрожащую каплю росы, и включил секундомер. Не выпуская штурвала из рук и легонько касаясь носками педалей, пилот держал самолет, стараясь избежать в течение этих двух минут визирования малейшего крена.
— Отлично, — сказал штурман. — Я кончил. Он открыл бортовой журнал и бросил на стол Везеру записку: «Арктур, 43°35'».
Везер взял компас и начертил угол у себя на карте. Линия Арктура проходила недалеко от маршрута, и Везер, обернувшись, подмигнул штурману.
— Неплохо ты сработал, — сказал он. "
militera.lib.ru/prose/foreign/roy/index.html - книга лежить тут.
@музыка: нема
@настроение: мрійливе
@темы: літературне
:
